Выбор людей, не верящих в свободу мира сего

Body: 

Мысли по мотивам статьи Бориса Межуева «Американская консервативная мысль в поиске «постлиберальной альтернативы»

Статья Бориса Межуева, опубликованная Центром Симоны Вейль, знакомит с одним из направлений современной американской консервативной мысли – постлиберализмом.

Я не знаток американских политических идей, но меня затронула возможность спроецировать то, о чем рассказывает Межуев, на нашу жизнь: российскую, конечно, прежде всего, но и вообще на жизнь современного человека нашей большой цивилизации, которую еще недавно называли христианской.

Не буду подробно пересказывать характеристику, которую Межуев дает постлиберализму. Обращусь здесь к одному нюансу из характеристики этого же направления Полом Гренье (Мэтью Континетти о «посттрамповском» американском консерватизме: критическая рефлексия // Русская Идея. 21.08.2019), который будет понятен русскому читателю.

Среди предтеч постлиберализма Гренье называет любимого в России Клайва Льюиса, который писал сказки не только для детей, но и для взрослых. Суть в том, что постлиберализм выступает против эгоистической свободы, не имеющей религиозных ограничений, поскольку именно культ именно такой свободы вместе с культом эгоистического счастья привел к тому возмутительному положению, в котором мы оказались с нашей аморальной элитой, защищающей и пропагандирующей различные извращения, для которой мы, все прочие, – быдло. Все мы – от простых честных трудяг, отцов и матерей семейств, до высоких интеллектуалов – суть темное и неграмотное быдло, неспособное понимать «светлых идеалов свободы».

О «светлых идеалах» эгоистической свободы, ее истоках и следствиях я и хочу поговорить.

Следствиях? Следствием у нас в России, например, выступает совершенно гротескное, невероятное, фантастическое стремление уничтожить нашу традиционную семью с помощью законодательства. В прошлом году едва удалось отбиться от закона о якобы семейном насилии, направленным на уничтожение семьи, где все было без экивоков, прямым текстом изложено, текстом, который был откровенным циничным абсурдным бредом.

Потрясающе, что такой законопроект вообще могли допустить в нашем публичном пространстве. И многие из нашей элиты посчитали своим долгом выступить его пропагандистами. Теперь нечто подобное делают уже под сурдинку просемейных поправок к Конституции под видом ограничения ювенальной юстиции, которую еще как-то можно было оспаривать и, как минимум предавать гласности. Теперь наших детей будут изымать из семей экспресс-суды, которые должны вершиться наскоро, в 24 часа, и которые уже так просто не оспоришь, ибо и подробности слушаний должны быть запрещены для разглашения.

Что за черная сила висит над нами? И почему вообще есть люди, которые навязывают нам сознательно деструктивные проекты, и почему так много людей, которые их поддерживают и проталкивают? Вспомните, какой шум подняли сторонники законопроекта о семейном насилии в прошлом году и к каким уловкам прибегали! Вспомним и чудовищные в моральном плане веяния, что идут из-за океана, где их тоже кто-то изобретает и навязывает людям.

Как и почему так извратилась идеология элиты, нашей и зарубежной – они суть один общий либеральный класс?

Постлибералы, которые видят пусть не такие же как в России, но рядоположенные явления (легализацию гей-«браков», наказание за отказ кулинаром испечь торт к такой «свадьбе», а цветочника – продать цветы), объясняют их возможность в нашем мире тем, что в основе современной антропологии и политологии лежит извращенное понимание свободы, чем дают и нам повод для настороженности и размышления.

Ставится вопрос, есть ли способ исправить положение дел политически через насаждение самоуправления основанных на религиозных ценностях местных общин (как то полагает Патрик Денин – идейный вождь постлиберализма, чье творчество Борис Межуев анализирует)?

Или же стоит искать выход в личном плане?

Расскажу из своего опыта… Меня долго занимало вот что! Был у меня один весьма пожилой знакомый, ныне покойный, человек кристальной честности, порядочности и незаурядного ума, живший в своей тесной захламленной квартирке на одну пенсию, разве дочка что подкинет со своей тоже не огромной зарплаты. Я это к тому, что материально он ничего тут не имел. И вот этот человек, которому я, кстати, многим обязана и с которым меня связывала долгая дружба, имел зрение, настроенное как бы шиворот на выворот. Да, я не понимала, почему он, социолог, не видит фундаментальных тенденций в нашем обществе, которое держалось ценностей, пусть им не всегда одобряемых, – хотя я честно не могла понять, почему эти ценности им так не одобряемы…

Да не в этом и дело: политические взгляды могут быть и такими.

Но почему ради своих политических взглядов он терпел, не возражал против соратников, которые защищали право на пропаганду извращений, не подвергал сомнению их отношение к народу, как к быдлу? Сам он не был таким, нередко помогал людям. Был смелым, стойким, но вот тут молчал, соглашаясь с нашей аморальной элитой?

Кому-то мой ход мыслей, наверное, покажется странным: причем тут этот странный российский старик, если речь об американском неолиберализме? Более того, старик из советских шестидесятников, чье мировоззрение сформировалось в целом в ту далекую эпоху, а позднее, не без внутреннего кризиса, но отнюдь не под внешним влиянием встроилось в перестроечную тенденцию либерализма. Многие тогда соблазнились, но многие вскоре и опомнились, с содроганием сердца наблюдая как рушится страна, но для тех, кто прошел через шестидесятничество, смеси советскости с какой-то романтической идеей свободы, которая переплеталась с романтическим же западничеством, либерализм вошел в плоть и кровь.

И вот я хочу сопоставить этот оголтелый либерализм в Америке с тем мировоззрением, которое несли и еще несут наследники советского шестидесятничества, предтечи тех, кого в народе грубо называют «либерастами».

Не могу судить о специфических мировоззренческих условиях, в котором выросли те, кто так легко принял оголтелый атеистический либерализм в Америке. Но у нас, полагаю, истоки этого наследия состоят в мыслительной абсолютизации и романтизации личной свободы. Той самой свободы, которую жаждали советские юноши периода хрущевской оттепели, с душами искорёженными вдвойне – памятью о ужасах сталинского режима и внешне прекрасным воспитанием хрущевской поры, взращивавшем личность гордую и малопокорную в условия продолжающегося советского тоталитаризма (отсюда было стремление смотреть на Запад, где мерещились корни их романтического идеала, не противоречащего исходной вере в марксизм-ленинизм). Я здесь более говорю не о тоталитаризме, а именно о гордой и непокорной личности, которая была романтической мечтой советской педагогики еще 1920-х годов и которая воплотилась в такой же романтический идеал воспитанного в условиях крайней несвободы советского учительства в обстановке тотально атеизма хрущевской поры.

В СССР это были люди, которым сияли, как пели чуть позже, «любовь, комсомол и весна». Меня всегда поражало, что нас в советских школах как-то особенно учили думать, формировать свои мысли, формулировать и отстаивать свои взгляды. (Кстати, тот же Клайв Льюис высоко оценивал уровень советских школ.) Мы были воспитаны на свободном изложении самых разных сочинений, в которых наши учителя ценили именно что оригинальность мысли и творчества.

Вроде, как это хорошо! Но несколько мы перемудрили в своей оригинальности, которая хотя и внешним образом ограничивалась догмами советского коммунизма, но не направлялась никак религиозными понятиями, среди которых есть и то, что гордость не является добродетелью, а добродетель, напротив, в смирении, а свобода должна быть направлена к Богу, не всякое творчество хорошо, а лишь то, что с Богом, счастье же (Помните? «Человек рожден для счастья!») – в действительности благо относительное.

Творческие личности, и среди них была и я сама, и наш социолог, с которым вместе мы состояли в 1988-1989 годах в ленинградском клубе «Перестройка», из недр которого вышел Анатолий Чубайс, с легкостью потеряли свою великую страну. Мне потребовался хороший урок, чтобы понять, что идем мы не туда, да и то, я уже была верующей православной, и на каком-то этапе в либеральном тренде у меня концы перестали сходиться с концами.

Господь меня удержал! Мой старший друг тоже пережил большой кризис, пару недель он просидел, ни с кем не разговаривая, перед телевизором в Вильнюсе, и в итоге встал в цепочку «свободолюбивых» прибалтов вокруг границ прибалтийских республик. Знаю, что долгие годы сердце у него было не спокойно, но так он понимал свободу и достоинство. И к вере и Православию стал относиться сдержано, никогда не богохульствуя, впрочем. И сохраняя лояльность к новомодным извращениям, небрежению семейными ценностями, неприятию народа, нелюбви к своей стране. Без большого энтузиазма, но из большого уважения к человеческой свободе. И с верой в человеческое счастье, как высшую ценность.

Но мы говорили об Америке! О, там тоже было большое уважение к человеческой свободе, которая тем временем все более и более выходила из религиозного поля. И именно так достаточно широкие слои стали восприимчивы к той идеологии, которую развивал новый правящий класс, потому что ее воспринимали как философию свободы.

В результате, «общей идеологической платформой союза интеллектуального класса и класса высших управленцев, – пишет Борис Межуев в своей статье, – стало постхристианство, отказ от традиционной семейной морали и конфессиональной идентичности».

Свобода и прогресс – вот путь к светлому будущему! Что ей противостоит, это все – тирания, расизм, сексизм, эксплуатация. Кто не понимает такой свободы – тот тёмен и глуп: «Разрыв с семьей и верой позволил менеджериальной элите, – продолжает Межуев, – оформить классовый конфликт с низами в форме культурного противостояния якобы отсталым и непрогрессивным низам, сопротивляющимся самому ходу истории. В этом и смысл всего известного поворота левого движения в сторону культурных вопросов – то есть к темам феминизма, ЛГБТ, отмены религиозных табу на научные исследования».

Но что тут важно понять (опять цитирую статью): «Проблема не просто в том, что левые как бы перестали бороться за реальные права трудящихся и занялись интересными только им сюжетами. Это бы еще было полбеды. Все гораздо хуже: левые выработали язык нового идеологического господства продвинутых элит над темной массой. И тут нужно честно согласиться именно с Денином, это явление далеко не новое, и, скажем, философия французских материалистов XVIII века призвана была сыграть аналогичную роль, и, вероятно, сыграла бы, если бы не вошла в непримиримое противоречие с антиэлитными настроениями так наз. третьего сословия».

В случае с моим старшим другом было как раз то, что для него, левого романтика в прошлом, моральным маяком была как раз «философия французских материалистов XVIII века». И он покорно пошел, хотя и мучаясь в душе, видимо, обслуживать этот новый правящий класс – менеджеральный.

Нет, он лично не пропагандировал извращений, не считал народ быдлом. Он для того был слишком интеллигентен в хорошем смысле. Левый романтик, он верил, что темные сейчас массы прозреют и примут «светлую мечту». Он даже не ждал благ для себя лично, ибо сформировался на идее служения прогрессивному человечеству. Так создается мировоззренческая система, которая оказывается толерантной к поистине человеконенавистнической идеологии. Большая человеческая трагедия…

Такие люди смиряют себя, когда к их идеям примазываются, как они думают, хамоватые глупцы из новых выскочек. Отпадет, дескать, шелуха! Примазываются, дескать, выскочки из этого самого офисного планктона, который и возомнил себя ныне хозяином жизни и который готов идти, ради своего преуспеяния и сохранения своего теплого места, все дальше и дальше, отталкивая вниз, в грязь тех, кто своей верностью традициям противостоит новой-старой идеологии прогресса. Ибо только представление о прогрессе, наивное до глупости, придает офисному планктону ощущение собственной значительности. Они – люди будущего! Те, кто их не ценит – быдло.

Так в обществах и американском, и европейском, и нашем российском шел разлом, который превратился в тектонический. Надо оценить степень этого разлома, но что еще важнее и точнее – меру сознательности этого разлома, который становится постепенно частью самоидентификации и у тех, кто внизу новой социальной лестницы, и тех, кто в ее низу (можно же так сказать о сегодняшних консерваторах?) порой в силу морального выбора. Внизу собрались все люди традиции. У нас это «путиноиды», продолжающие, перестав и верить уже, но надеяться на «хитрый план Путина», который, де, наши традиции защитит, у американцев – это приверженцы QAnon, верящие в «хитрый план Трампа».

Я не буду здесь говорить о характерных чертах новой идеологии и практики. Частично я касалась этого вопроса в статье «Путь к трансгуманизму: как человек становится проектом». Не буду касаться и того, как офисный планктон легитимизирует тот класс, который стоит над ним – в России это наши безнравственные олигархи, для которых люди – грязь. Напомню только, что мы все – я, мой старший друг и Чубайс с петербургской командой вышли из одного узкого довольно клуба в несколько десятков человек. Тогда только вера остановила меня, только Господь уберег! Но не было веры у других членов клуба…

Не было веры… На этом и сыграл Антихрист, насадив в качестве следствия их неверия в Бога, но безусловной веры в прогресс, поистине сатанинские вещи, к которым они оказались толерантны.

Вера в прогресс, свободу и счастье выразилась в системе воспитании (которая у нас и у американцев была общей: по доктору Споку). О какой прекрасной и прогрессивной казалась эта система, которая помогла нам воспитать офисный планктон с завышенной самооценкой и заниженной ответственностью, который более всего ценит свою эгоистическую свободу и эгоистическое счастье. Прочем, эти эгоисты чутко чувствуют плечи друг друга, имеют круговую поруку и успешно порождают элиту – класс «рукопожатных». «Рукопожатных», которые, в свою очередь, продвигают, борясь за свое место под солнцем свои дьявольские идеологемы и по мере сил претворяют их в жизнь.

Наследники шестедисятников – «рукопожатные», понимая то или не понимая, становятся орудием Антихриста. В нашу эпоху, когда высший класс стал атеистическим, он несет в себе идеологему постхристианства, общества, где пока невидимо правит Князь мира сего. Впрочем, почти все население у нас верит в счастье, свободу и прогресс. Потому блуд у нас порой не считается блудом, если приносит счастье, а аборт – убийство нерожденного младенца, человека, не считается грехом, если дает женщине и мужчине свободу. Потому это общество терпит над собой офисный планктон, а за ним Антихриста, который разрешает ему грешить.

Да, человек рожден свободным. Но свобода дана ему, чтобы он сам мог выбрать Добро или зло, и за свой выбор он несет ответственность. Не для счастья рожден человек, а для спасения, для Царствия Божия, жизнь же – сложный экзамен в его преддверии. И нет на земле прогресса, ибо финал земной истории – Антихрист, а за ним…

За ним история кончится: «Ей, гряди, Господи Иисусе!». Аминь!

Суетятся мелкие бесы нашего времени. А кто-то уже проектирует (цитирую пост в Фейсбуке опять же лично близкого мне человека): «При поверхностном чтении очередной версии нашей заявки на один междисциптлинарный грант я вчера получил впечатление, будто бы за три года мы обещаем изготовить голема, то есть человека, идентичного натуральному. Это впечатление только при поверхностном чтении, но по сути там написано нечто такое, на фоне чего цель создания голема оказывается уже не за, а перед линией горизонта, т.е. до ее реализации имеет все шансы дожить нынешнее поколение 50-летних. Если некоторые теоретические представления верны, то модель человека получится, если (всего лишь) создать квантовый компьютер на белковых молекулах и обучить его мышлению, основанному на противоречиях. Другой читатель заявки посоветовал приписать в раздел о дальнейшем междисциплинарном использовании результатов проекта пункт о сотрудничестве с религиозными организациями по крещению получившегося продукта. Против такого предложения выдвигается очевидный аргумент: ок, человека-то вы сделали, но бессмертной души к нему не приложили, а тогда это не считается, и покрестить тут нечего. Но на это можно возразить, что и при обычном способе рождения родители делают только человека, но не его бессмертную душу; душу вкладывает Бог. А нигде не написано, что Бог не захочет вложить душу и в искусственного человека, если он сделан людьми, которые использовали данные им Богом способности и (предположим) исполняли в этом Его волю. По крайней мере, естественный способ деторождения был дан Богом как аварийный и воле Божией противоречит, а новый искусственный способ может быть как раз «более лучшим»».

Много говорили в ХХ веке о конце истории, и вот конец действительно приблизился. «Душе моя, восстани, что спиши? Конец приближается и имаши смутитися. Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняяй».

Никто не знает дня и часа прихода Антихриста, но много признаков говорят о нем. И в этой перспективе перед нами встает выбор, о котором пишет Борис Межуев в своей статье. «Христианство не должно отворачиваться от мира, напротив, оно должно идти в мир с целью его духовного и политического преображения. Этот проект Денина называют иногда «выбором Токвиля» [французского мыслителя Алексиса де Токвиля, который считал, что в основе американской демократии лежит включенность большинства граждан страны в процесс городского самоуправления. – С.Л.], тем самым противопоставляя этот извод постлиберализма тому, что представляет в рамках того же самого интеллектуального течения блогер и публицист журнала The American Conservative Род Дреер, автор тоже популярной книги «Выбор Бенедикта» [монаха-отшельника VI века св. Бенедикта Нурсийский. – С.Л.], вышедшей годом ранее, чем последняя монография Денина – в 2017 году. Дреер призвал подлинных христиан отказаться от борьбы за спасение гибнущего постхристианского мира и замкнуться в своих религиозных сообществах, соблюдая христианские нормы и храня запреты, от которых отказывается секулярное государство».

Так постлибералы пытаются осмыслить реальность, которая многим из них (и мне!) представляется апокалипсической. «Выбор Токвиля», конечно, кажется вроде более оптимистичным для человечества, но есть ли какие-либо механизмы его осуществления?

Не слишком ли поздно?

Антихрист через либералов контролирует многие социальные рычаги и связи, многие социальные действия способен блокировать. «Уже позже, чем вы думаете», – говорил американец иеромонах Серафим (Роуз), очень любимый в России, сделавший «выбор Бенидикта», поселившись в Платине, пустыньке, которую создал в Калифорнии.

Вспомним, что «Выбор Бенедикта» имеет уже отработанный в сталинских лагерях механизм сопротивления внешнему давлению, против которого до сих пор нет (и, думаю, не будет) приема: знаменитое «не верь, не бойся, не проси». (Это – не говоря о том опыте духовного самосохранения, который приобрело монашество.) Люди в лагерях доказывали несокрушимость своего приватного пространства, что называется силой духа. У нас еще очень комфортные условия для поддержания его.

С другой стороны – «никто не знает ни дня, ни часа». Возможно, нам долго существовать и растить детей в этом мире, где местное самоуправление, конечно, лучший способ социальной самоорганизации. Но только в случае доминирования религиозного мировоззрения его участников. В большинстве мест к этому, очевидно, уже невозможно вернуться, если не произойдет большого потрясения.

Поэтому, мне кажется сомнительной возможность плавного перехода путем одной только политической деятельности к «выбору Токвиля», даже если история продолжится. В Америке преградой для этого стоит слишком снисходительное отношение народа к сексуальным извращениям. В России же прежде, чем думать о самоуправляющейся общине верующих православных людей, надо отказаться полностью от практики убийства детей во чреве. Откажемся – можно стремиться к «выбору Токвиля», поскольку за такой шаг Господь, возможно нас помилует и даст еще шанс, нет – нам, христианам, ничего не остается кроме «выбора Бенедикта», который, кстати, и православный святой.

Кандидат исторических наук, доктор культурологии. Ведущий научный сотрудник Социологического института РАН – филиал ФНИСЦ